Сергей Есенин: "Не расстреливал несчастных по темницам…". - ч.3.
В 1915 г. молодой, задорный, полный жизненных сил Сергей Есенин написал строчки, ставшие пророческими:
По тому ль песку,
И меня ль по ветряному свею,
Полюбить тоску.
Поведут с веревкою на шее...
Пройдет всего семь лет, и вновь прозвучит пророчество о гибели Сергея Александровича, сказанное его близким другом, поэтом Николаем Клюевым: «Ты, обреченный на заклание... радуйся закланию своему...» — написал он в письме к Есенину. Сам поэт предчувствовал трагическую кончину. «Я буду жертвой...», — говорил он своему литературному секретарю Г. Бениславской, а за несколько дней до гибели прямо сознался В.Эрлиху: «Меня хотят убить! Я, как зверь, чувствую это!»Жизнь Сергея Александровича, согласно последним исследованиям, оборвалась 27 декабря 1925г. в гостинице «Англетер». Что происходило тогда в этой гостинице, как именно закончилось земное существование великого поэта — покажет (будем надеяться) ближайшее будущее. Однако уже сегодня можно с большой долей уверенности сказать, что Есенин, вопреки официальной версии, был убит, а затем подвешен. И здесь сразу же возникает вопрос: «А за что, собственно, мог быть убит Есенин?»
Не злодей я и не грабил лесом,
Я всего лишь уличный повеса,
Не расстреливал несчастных по темницам,
Улыбающийся встречным лицам —
Написал о себе Сергей Есенин. Написал просто и искренне, как впрочем, обо всем, о чем ему приходилось писать. «Я сердцем никогда не лгу», — сказано у него в одном из стихотворений. Как ни парадоксально, но именно эта позиция не устраивала большевистскую власть, считавшую, что коль человек живет в революционное время, он должен подчиняться законам этого времени. Такое мировоззрение четко определил пролетарский поэт Э.Багрицкий, говоря о своем веке, он писал:
«Солги» — солги,
Но если он (век) скажет:
«Убей» — убей...
Сергей Есенин, с детства воспитанный на христианских, православных ценностях, проповедовал иное. В одном из юношеских писем он писал своему задушевному другу Г. Панфилову: «Гриша, в настоящее время читаю Евангелие и нахожу в нем очень много для себя нового... Христос для меня совершенство», и в другом письме: «Да, Гриша, люби и жалей людей — и преступников, и подлецов, и лжецов, и страдальцев, и праведников: ты мог и можешь быть любым из них. Люби и угнетателей и не клейми позором, а обнаруживай лаской жизненные болезни людей».
Эти строки были написаны еще до революции 1917г., направленной против так называемых «угнетателей». Казалось бы, после революции Есенин переменил свои взгляды. Ведь он приветствовал ее («Да здравствует революция, и на земле, и на небесах!») и даже записал себя в ее творцы:
Небо, как колокол,
Мать моя — Родина,
Месяц — язык,
Я — большевик
А как большевик он и мыслить, и писать должен соответственно. И, в самом деле впав в духовное помрачение (впрочем, как и большинство русского народа), Сергей Есенин написал кощунственные стихи, соответствующие революционному, богоборческому времени. Так в одном из них говорится:
Тем же медом струится плоть
Тысячи лет те же звезды славятся,
Научил ты меня, Господь.
Не молится тебе, а лаяться
За копейки с златых осин
За седины твои кудрявые,
Непокорный, разбойный сын.
Я кричу тебе: «К черту старое!»
Казалось бы, отрекся он от «старого», в котором жизнь строилась на христианском милосердии и любви к ближнему, казалось, он должен стать проповедником нового, революционного завета: если надо — солги, если надо — убей...
Однако уже в 1919г., в маленькой поэме «Кобыльи корабли», поэт, обращаясь к зверям, которые, по его мнению, стали лучше людей, говорит:
Никуда не пойду с людьми.
Чем с любимой поднять земли
Лучше вместе издохнуть с вами,
В сумасшедшего ближнего камень.
В этой же поэме есть и такие строки:
Вы гребетесь в страну грядущего.
Веслами отрубленных рук
Есенин стал понимать, что революция строится на крови, стал прозревать от «ослепившей всех свободы». Но своим чутким, поэтическим сердцем он почувствовал, что это прозрение для него может стать роковым. И вновь зазвучали в его творчестве пророческие слова:
Только сердце под ветхой одеждой
«Друг мой, друг мой, прозревшие вежды
Шепчет мне, посетившему твердь:
Закрывает одна лишь смерть».
В 1923 г. в письме А. Кусикову Сергей Александрович написал: «Перестаю понимать, к какой революции я принадлежал. Вижу только одно, что ни к февральской, ни к октябрьской...» Отчего так — он объяснил в поэме «Страна негодяев»:
Одни разговоры
Пустая забава,
Ну что же мы взяли взамен?
Ну что же,
Те же воры
Пришли те же жулики,
Всех взяли в плен.
И законом революции
Вслед за идеологическим прозрением к Есенину пришло и духовное прозрение.
Стыдно мне, что я в Бога верил,
Горько мне, что не верю теперь.
Эти двойственные по смыслу строки известны всем почитателям творчества Сергея Александровича. С большой определенностью он высказался Айседоре Дункан в 1922 г.:
— Большевики запретили употреблять слово «Бог» в печати, ты знаешь?
— Но большевики правы. Нет Бога. Старо. Глупо.
— Эх, Айседора! Ведь все от Бога. Поэзия и даже твои танцы, — ответил Сергей Александрович, вспоминала переводчица Дункан Лола Кинел.
Однако возвращение Есенина к Богу было мучительно сложным. Даже в 1924 г. он в своих стихах еще не отделялся от свойственной интеллигенции того времени бравады. Так в произведении «Письмо к матери», Сергей Есенин пишет:
К старому возврата больше нет.
И молиться не учи меня, не надо.
Но уже через год зазвучали в его творчестве исповедально-покаянные строки:
Ты прости, что я
Я молюсь ему по ночам.
в Бога не верую,
И нужно молиться...
Так мне нужно.
Когда же в апреле-мае 1925 г. в целых десяти номерах газеты «Правда» напечатали один из самых антихристианских опусов Демьяна Бедного — поэму «Новый завет без изъяна Евангелиста Демьяна», Есенин открыто встал на защиту Православия, написав поэтическое «Послание «евангелисту» Демьяну». И хотя в нем Сергей Александрович опять-таки высказывает личное двойственное отношение к религии (которое, скорее всего, было ширмой для большевистской цензуры), однако, в общем он прямо говорит, что никто не должен растаптывать православную веру русского народа.
В своем послании поэт пишет:
…Когда я в «Правде» прочитал
Мне стыдно стало так, как будто я попал
Неправду о Христе блудливого Демьяна.
Нет, ты, Демьян, Христа не оскорбил,
В блевотину, изверженную спьяна...
Разбойник был, Иуда был.
Ты не задел его своим пером немало.
Ты сгустки крови у креста
Тебя лишь не хватало.
Ты только хрюкнул на Христа,
Копнул ноздрей, как толстый боров.
Ефим Лакеевич Придворов.
(Настоящее имя Демьяна Бедного было Ефим Алексеевич Придворов.)
В мае 1925 г. Есенин передал "Послание" для публикации в газету «Бакинский рабочий», редактором которой был его близкий друг П. Чагин. Однако он не осмелился опубликовать это произведение. И тогда оно пошло по народу в списках. Им зачитывались, его переписывали от руки и передавали друг другу. Копии широко распространились по России. Для того времени есенинское "Послание" сыграло большую роль в укреплении народного духа. Долгое время есениноведы отрицали подлинность этого «Послания», ссылаясь на слова Екатерины Есениной, опубликованные в 1926 г. в той же «Правде». «Это стихотворение брату моему не принадлежит». Однако в конце XX века был найден подлинник стихотворения и специалисты-графологи подтвердили, что оно написано Сергеем Есениным. К тому же существуют воспоминания П. Чагина, который лично от Есенина помнил это произведение.
В 1925 году большевикам стало окончательно ясно, что Есенина «приручить» им не удалось. Не стал он трубадуром революции . «Божья дудка» — так говорил о себе Сергей Есенин.Большевики увидели в нем идеологическую и духовную опасность . За ним установили слежку, на него заводили уголовные дела, грозившие в любое время перерасти в политические (только благодаря всемирной известности не решались отправить поэта в застенки ЧК).Есенин предчувствовал трагическую развязку, и это предчувствие мучило его. По воспоминаниям Екатерины Есениной, молясь перед распятием Иисуса Христа, он говорил: «Господи, ты видишь, как я страдаю, как тяжело мне...»
Двадцать седьмого декабря Сергей Александрович трагически погиб. Истинные причины его гибели были скрыты, но многие свидетели все же не поверили в то, что поэт покончил с собой. Муж Екатерины Есениной, поэт Василий Наседкин одним из первых видел труп в «Англетере» и сразу заявил ей: «На самоубийство не похоже... Мозги вытекли на лоб...»
В Православной Церкви также изначально нашлись священники, не поверившие в самоубийство. По данным исследователя жизни и гибели Есенина Н. Сидориной, панихиды по нему совершались в трех церквах: в Москве, в Ленинграде и на Рязанской земле. В Казанской церкви села Константиново Сергея Александровича заочно отпел его духовный наставник протоирей Иоанн Смирнов. В то время за отпевание самоубийц и панихиды по ним сразу лишали священнического сана. Значит, достаточно убедительными были свидетельства родственников о том, что Есенин не покончил с собой, а был убит.
Но в течение почти восьмидесяти лет версия о самоубийстве упорно внедрялась в сознание советского народа. И лишь в 1997 г. в газете «Известия» директор Особого архива А.С. Прокопенко заявил: «Исследователи причин смерти Сергея Есенина давно пришли к выводу о прямой причастности к гибели поэта ОГПУ. И документы об этом есть в архивах КГБ, да вот уже семь десятилетий не дают читать их. Ради только одного снятия греха самоубийства с души великого поэта должны быть названы нечестивцы, оборвавшие его жизнь».
Есенин был убит большевиками-интернационалистами за национальную самобытность, за проповедование в своем творчестве православных ценностей — любви к ближнему и милосердию, любви к Родине и русскому народу, за то, что своими стихотворениями великий поэт противостоял бездуховности, насаждаемой советской властью, и тем самым поддерживал в народе веру в то, что Православная Россия не канула в никуда, а значит, придет время ее возрождения. За это Сергей Есенин был обречен на заклание.
Большую исследовательскую работу в расследовании смерти Сергея Есенина - выявления причин, повлекших убийство, заказчиков и конкретных исполнителей преступления - проделал доцент кафедры литературы Санкт-Петербургской академии культуры, член Союза писателей Российской Федерации Виктор Кузнецов.В своей работе «Тайна гибели Есенина» автор написал:«В истории с Есениным садисты действовали напролом. Парадоксально, но факт: нет ни одного убедительного доказательства того, что поэтом было совершено самоубийство. А вот доказательств убийства - достаточно много».
Вот как описывает происшествие Кузнецов: «Режиссером «постановки» самоубийства Сергея Есенина в 5-м номере гостиницы «Англетер», был кинорежиссер «Севзапкино» Павел Петрович Петров (Макаревич), который, доверившись громилам, перетащившим тело убитого Есенина по подвальному лабиринту из здания следственной тюрьмы ГПУ, расположенного на проспекте Майорова, 8/23, не проверил подготовленный для открытого обозрения 5-й номер гостиницы».«В результате, возникло немало вопросов: почему веревка обвивала горло несчастного лишь полтора раза, и не было петли; как Есенин, истекающий кровью, смог с порезанными ладонями и другими ранами соорудить на столе столь сложную пирамиду и взобраться под потолок; что за страшный вдавленный след над переносицей (официальная версия — ожог); наконец, куда-то исчез пиджак покойного. Кстати сказать, видевший его известный в то время врач-рентгенолог, член ленинградской литературной группы «Содружество» (1925-1929) И. Оксенов записал в «Дневнике»: «...вдоль лба виднелась багровая полоса (ожог — от горячей трубы парового отопления, о которую он ударился головой), рот полуоткрыт, волосы, развившиеся страшным нимбом вокруг головы». И далее: «В гробу он был уже не так страшен. Ожог замазали, подвели брови и губы».Далее Кузнецов приводит свидетельства начинающего тогда доносчика, молодого стихотворца Павла Лукницкого: «Есенин мало был похож на себя. Лицо его при вскрытии исправили, как могли, но все же на лбу было большое красное пятно, в верхнем углу правого глаза — желвак, на переносице — ссадина, и левый глаз — плоский: он вытек» («Встречи с Анной Ахматовой». Т. 1. 1924-1925. Paris: Ymca-Press, 1991).
Фотоматериалы - доказательства версии убийства Сергея Есенина: Все фотографии — оригиналы хранятся в музее С.А. Есенина. Здесь же представлены фотографии посмертных масок поэта, хранящихся как в музеях, так и в частных коллекциях.
Фотоматериалы указывают не только на то, что Сергей Есенин не совершал самоповешения, но также и на то, что он перед смертью оказывал сильное сопротивление палачам, наносившим ему смертельные раны.
Все фотографии сопровождаются вопросами, в связи с несоответствием изображений официальной версии, утверждающей самоубийство поэта.
Что означает для России признание официальной версии гибели Сергея Есенина
Эмигрант, историк и литератор Михаил Коряков в 1950 году безапелляционно заявил: «Оплевывать Есенина - значит оплевывать Россию и русский народ».Почему народ России обманули, почему заставили верить в самоубийство Сергея Есенина? Почему запретили его стихи? Чего так боялась советская власть и зарождающаяся коммунистическая система?
Позволить людям читать стихи Есенина - для коммунистической системы означало позволить людям верить в Бога, отчего потерять веру в компартию, и, в конце концов, для компартии это означало - потерять свою власть над народом. Поэтому молодой гений Сергей Есенин был оклеветан и представлялся народу как дебошир, скандалист, пьяница и бабник, к тому же - психически больной.
Но и этого оказалось мало для правящего коммунистического режима, надо было сделать великого русского поэта еще грешником - поэтому и совершилось это чудовищное преступление не только в отношении физического уничтожения поэта, но и уничтожение совести русского народа. Поверившие в эту ложь люди становились соучастниками этого преступления. По своей сути убийство Сергея Есенина - это преступление против человечности.
Позже поэзия Есенина была запрещена, за чтение стихов поэта людей привлекали по 58-й статье (статья в Уголовном кодексе РСФСР, вступившая в силу с 25 февраля 1927 для противодействия контрреволюционной деятельности). Кампания борьбы с «есенинщиной» продолжалась несколько десятилетий.
Возвращение чистого, достойного и гордого имени великого русского поэта Сергея Александровича Есенина - это возвращение совести народа России.
С самого начала своей истории убийств коммунистическая система всегда применяла одну и ту же бандитскую тактику: она начинала с того, что создавала в обществе негативные слухи о том, кого собиралась преследовать. Если человек был сломлен духовно, он не представлял больше угрозы коммунистической системе, но если человек оставался верен каким-то идеалам, его надлежало уничтожить, как и поступили с Сергеем Есениным, которого советская власть поставила «вне закона».
«Кем бы ни был человек, поставленный вне закона, он разом перечеркивается, какими бы ни были в прошлом его заслуги. Так что, о каких либо сомнениях в его виновности говорить не приходится: этот человек превращается не просто в изгоя, а в живой труп, чья смерть была только делом времени…», - сказал генерал-лейтенант юстиции А.Ф. Катусев.
Ветры,ветры,о снежные ветры,
Заметите мою прошлую жизнь.
Я хочу быть отроком светлым
Иль цветком с луговой межи.
Я хочу под гудок пастуший
Умереть для себя и для всех.
Колокольчики звездные в уши
Насыпает вечерний снег.
Хороша бестуманная трель его,
Когда топит он боль в пурге.
Я хотел бы стоять,как дерево,
При дороге на одной ноге.
Я хотел бы под конские храпы
Обниматься ссоседним кустом.
Подымайте ж вы, лунные лапы,
Мою грусть в небеса ведром.
(с.Есенин. 1919г).
Написанное в 1922 году стихотворение «Я обманывать себя не стану» является обращением не только поэта к поклонникам, но и человека к власти, которой Есенин стал фактически не нужен. Какой толк от поэта с его лирикой, когда пишут «Оды революции» (Маяковский) или «Диво дивное коллективное» (Демьян Бедный).
Сергей Есенин не может писать оды новой власти, «Баллада о двадцати шести» стоит особняком, писалась поэма не для души, а чтобы пополнить кошелёк – буквально за каждую строчку.
В строчках ниже Сергей кричит власти, что он не такой, он:
"Не расстреливал несчастных по темницам".
Скандальность поэта имела корни в характере и пристрастии Есенина к спиртному. Этого он не стесняется, в этом, по его же мнению, нет большого греха, так как он не несёт зла другим. Государство же не хочет держать у груди поэта, который не славит властьимущих. Власти не нужна причина – не можешь, не хочешь или не способен.
Вот и получается, что:
«Каждая задрипанная лошадь
Головой кивает мне навстречу.»
А от государства поддержки нет. Тут не стоит думать, что Есенин переживает за материальное благополучие и готов прогнуться. Поэта более смущает непонимание – он и те, кто строит новую жизнь, живут в разных мирах, по разным законам.
Для поэта важно осознание того, что стихи принимаются и несут пользу. Этого у Есенина нет, отсюда и выходит на свет полуисповедь «Я обманывать себя не стану».
Я обманывать себя не стану,
Залегла забота в сердце мглистом.
Отчего прослыл я шарлатаном?
Отчего прослыл я скандалистом?
Не злодей я и не грабил лесом,
Не расстреливал несчастных по темницам.
Я всего лишь уличный повеса,
Улыбающийся встречным лицам.
Я московский озорной гуляка.
По всему тверскому околотку
В переулках каждая собака
Знает мою легкую походку.
Каждая задрипанная лошадь
Головой кивает мне навстречу.
Для зверей приятель я хороший,
Каждый стих мой душу зверя лечит.
Я хожу в цилиндре не для женщин -
В глупой страсти сердце жить не в силе,-
В нем удобней, грусть свою уменьшив,
Золото овса давать кобыле.
Средь людей я дружбы не имею,
Я иному покорился царству.
Каждому здесь кобелю на шею
Я готов отдать мой лучший галстук.
И теперь уж я болеть не стану.
Прояснилась омуть в сердце мглистом.
Оттого прослыл я шарлатаном,
Оттого прослыл я скандалистом.
Позже в этой связи было сочинено немало зловещего о поэте. Одним из первых начал В.Ф.Ходасевич: «Помню такую историю. Тогда же, весной 1918 г., один известный беллетрист, тоже душа широкая, но не мудрая <А.Н.Толстой>, вздумал справлять именины. Созвал всю Москву литературную: „Сами приходите и вообще публику приводите“. Собралось человек сорок, если не больше. Пришел и Есенин. Привел бородатого брюнета в кожаной куртке. Брюнет прислушивался к беседам. Порою вставлял словцо - и не глупое. Это был Блюмкин, месяца через три убивший графа Мирбаха, германского посла. Есенин с ним, видимо, дружил. Была в числе гостей поэтесса К. Приглянулась она Есенину. Стал ухаживать. Захотел щегольнуть - и простодушно предложил поэтессе: „А хотите поглядеть, как расстреливают? Я это вам через Блюмкина в одну минуту устрою“» (журнал «Современные записки», Париж, 1926, т. 27, с. 311-312). Этот рассказ под пером И.А.Бунина получил такую интерпретацию: «...у Есенина, в числе прочих способов обольщать девиц, был и такой: он предлагал девице посмотреть расстрелы в Чека,- я, мол, для вас легко могу устроить это» (газета «Возрождение», Париж, 1927, 11 августа, № 800). Совершенно иначе воспринял эту строку О. Э. Мандельштам: «Есть прекрасный русский стих, который я не устану твердить в московские псиные ночи, от которого как наваждение рассыпается рогатая нечисть. Угадайте, друзья, этот стих: он полозьями пишет по снегу, он ключом верещит в замке, он морозом стреляет в комнату: ...Не расстреливал несчастных по темницам.
Вот символ веры, вот поэтический канон настоящего писателя - смертельного врага литературы» (О. Э. Мандельштам, Сочинения в двух томах, т. 2, М., 1990, с. 93-94).
("Я обманывать себя не стану")
x x x
Я обманывать себя не стану,
Залегла забота в сердце мглистом.
Отчего прослыл я шарлатаном?
Отчего прослыл я скандалистом?
Не злодей я и не грабил лесом,
Не расстреливал несчастных по темницам.
Я всего лишь уличный повеса,
Улыбающийся встречным лицам.
Я московский озорной гуляка.
По всему тверскому околотку
В переулках каждая собака
Знает мою легкую походку.
Каждая задрипанная лошадь
Головой кивает мне навстречу.
Для зверей приятель я хороший,
Каждый стих мой душу зверя лечит.
Я хожу в цилиндре не для женщин -
В глупой страсти сердце жить не в силе, -
В нем удобней, грусть свою уменьшив,
Золото овса давать кобыле.
Средь людей я дружбы не имею,
Я иному покорился царству.
Каждому здесь кобелю на шею
Я готов отдать мой лучший галстук.
И теперь уж я болеть не стану.
Прояснилась омуть в сердце мглистом.
Оттого прослыл я шарлатаном,
Оттого прослыл я скандалистом.
Есенин! Золотое имя. Убитый отрок. Гений земли Русской! Никто еще из Поэтов, приходивших в этот мир, не обладал такой духовной силой, чарующей, всевластной, захватывающей душу детской открытостью, нравственной чистотой, глубинной болью-любовью к Отечеству! Над его стихами столько пролито слёз, столько людских душ сочувствовало и сопереживало каждой Есенинской строке, что если бы это было подсчитано – поэзия Есенина перевесила бы любую и намного! Но этот способ оценки землянам недоступен. Хотя с Парнаса можно бы углядеть – никого еще так не любил народ! Со стихами Есенина шли в бой в Отечественную, за его стихи – шли на Соловки, его поэзия волновала души, как ничья иная… Один Господь знает про эту святую любовь народа к сыну своему. Портрет Есенина втискивают в настенные семейные рамки фотографий, ставят на божницу наравне с иконами…
И ни одного Поэта в России еще не истребляли и не запрещали с таким остервенением и упорством, как Есенина! И запрещали, и замалчивали, и принижали в достоинстве, и грязью обливали – и делают это до сих пор. Невозможно понять – почему?
Время показало: чем выше Поэзия своей тайной светлостью – тем озлобленней завистники-неудачники, и тем больше подражателей.
Еще об одном великом Божьем даре Есенина – читал свои стихи так же неповторимо, как создавал. Они так звучали в его душе! Оставалось лишь произнести. Все бывали потрясены его чтением. Заметьте, великие Поэты всегда умели неповторимо и наизусть читать свои стихи – Пушкин и Лермонтов… Блок и Гумилёв… Есенин и Клюев…Цветаева и Мандельштам… Так что, юные господа, стихотворец мямлящий свои строки по бумажке со сцены – не Поэт, а любитель… Поэт может многое не уметь в своей жизни, но только не это!
Последнее стихотворение «До свиданья, друг мой, до свиданья…» – еще одна тайна Поэта. В этом же 1925 году есть другие строки: «Не знаешь ты, что жить на свете стоит!»
Да, в пустынных городских переулках к легкой Есенинской походке прислушивались не только бездомные собаки, «братья меньшие», но и большие недруги.
Мы должны знать истинную правду и не забывать, как по-детски запрокинулась его золотая голова… И снова слышится его последний выхрип:
«Дорогие мои, хор-рошие…»
Мы не расстреливали, не предавали, но каждый из нас чувствовал себя соучастником. И нам не помогали никакие стихи, никакие самооправдания.
Не лгите мне, не я распял Христа -
Я даже не сколачивал креста,
Я даже не выковывал гвоздя
И не смеялся, мимо проходя,
Я даже и в окно не поглядел,
Я просто слышал, как народ гудел.
Мне было зябко даже у огня.
И странно слиплись пальцы у меня.
Стены были пропитаны страхом и подозрением. Приятель сказал мне, что в одном разговоре он предположил:
У Друскина бывает много гостей - боюсь, туда подсылают провокатора.
Хозяин дома возразил:
Зачем подсылать? Сам стучит.
И я даже не обиделся. Ведь незадолго до этого в мою тетрадь легло четверостишье:
Отпираются нехотя двери,
Каждый взгляд подозрением жжет…
Ни тебе, ни себе я не верю -
Береженого Бог бережет.
Хочу рассказать об одном случае. Ко мне пришел Дима Поляновский - необыкновенно красивый человек, о котором потихоньку передавали дурное. У него был телефон, но являлся он всегда без звонка и, разговаривая, рассеянно перебирал книги на моем столике.
Стоял ясный январский день 53-го года, и Дима ввернул что-то о деле врачей. Я попытался перевести на другое, но он горячо и настойчиво стал убеждать меня, что это начало злобной правительственной антисемитской кампании и все назвал своими именами.
Я не возражал, но и не поддерживал. И вдруг он изменился в лице:
Что я болтаю! Какой я идиот - что я тут болтаю! И начал умолять:
Лева, не выдавай меня… Если кто-нибудь узнает, я погиб… Я тебя прошу… Мы всегда были друзьями… Не выдавай меня…
Сперва я возмутился, потом пытался его успокаивать. Но он заводился все больше, побелел, лицо покрылось потом. Он заглядывал мне в глаза, хватал за руки.
Не рассказывай… Не выдавай… Я пропаду… И встал передо мной на колени.
До сих пор я читал об этом только в книгах, и до сих пор не знаю, что это было - истерика или провокация.
Не помню, как я от него отделался. Но и по сей день не могу отплеваться от омерзения и жалости.
Я был не намного лучше. Все чаще я следовал совету Тютчева:
«Молчи, скрывайся и таи…»
И как это ни страшно, вглядывался в лица лучших друзей с внезапным ожогом: а не тот? а не этот?
С гневом и презрением к себе я сразу же отметал подлые мысли, но они возвращались и в часы бесед, и в вечера праздничного застолья.
Был хлеб веселым круглолицым парнем,
Он к нам ввалился прямо из пекарни
С коричневой от зноя головой,
Дымился он довольными ломтями
И, сдвинув скатерть дружными локтями,
Мы пировали в радости живой.
Ручьем вилась свободная беседа,
Сосед, смеясь, перебивал соседа,
Бутылка кочевала вдоль стола…
Вдруг словно тень какая-то прошла.
И все преображалось постепенно -
Менялся стол, вытягивались стены,
Свисала скатерть, мокрая от слез.
Стал черствым хлеб, не звякала посуда…
И мы не знали, кто из нас Иуда,
А кто - Христос.
Этот вопрос остался открытым и сейчас.
Изменились масштабы, но не суть. Засудили Щаранского, в тюрьме Юрий Орлов. Пока выйдет эта книга, минет время и подставятся другие фамилии.
А что касается спецпсихбольниц, то они вступили в строй уже после смерти Сталина.
Ну а кто старое помянет - тому глаз вон. Это не шутливая пословица, это вполне реальная угроза.
Там наверху многое отдали бы за то, чтобы все недоумевали, как в гениальном рассказе Солженицына:
«37-ой год? А что было в 37-ом? Испанская война?»
А теперь раскроем третье издание Малой Советской Энциклопедии.
«Морозов Павел (Павел Трофимович) - (1918–1932) - школьник, пионер. Родился и жил в селе Герасимовке (ныне Верхне-Тавдинский район Свердловской области). Вместе с крестьянами-бедняками участвовал в изъятии хлеба у кулаков в период коллективизации. Был убит кулаками».
А где же про отца?
Ведь на этом, именно на этом делалась акцентация. Об этом - газетные статьи, стихи, повести, пьесы.
Не ищите, не вглядывайтесь - ни слова.
И я позволю себе закончить частушкой, которую я слышал от насмешливой молодежи:
На полу отец лежит,
Весь от крови розовый -
Это сын его играет
В Павлика Морозова.
НУЖЕН ВЕЛИКИЙ –
Нужен великий.
Иногда в газетах появляется:
«Умер великий советский художник Александр Герасимов».
«Умер великий советский скульптор Евгений Вучетич».
«Скончался великий советский композитор Дмитрий Шостакович». (И ведь не соврали - действительно великий. А что касается того полузабытого случая, когда композитор свалился в обморок в Архангельске у газетного киоска, увидев в «Правде» подвал «Сумбур вместо музыки», то зачем ворошить интимные, почти внутрисемейные отношения?)
Хуже всего обстояло дело с поэзией.
Сперва - довольно уверенно - остановились на Прокофьеве. Это была фигура примечательная. Он родился в ладожском местечке Кобоны в рыбацкой семье и начинал как крестьянский поэт, в духе молодого Есенина. Впрочем, выше этого уровня он так и не поднялся.
Писал он увлеченно, лирично, и у него даже встречались по-настоящему хорошие стихи, которые я люблю и сейчас.
«И звезда, как ласточка, присела
На твое высокое крыльцо».
Вскоре Прокофьев сочинил стихотворение о Ленине:
«Так дуб не держится за землю,
Как за него держались мы».
Вероятно, в этом еще не было спекуляции. Ну о Ленине и о Ленине. Кто о нем тогда не писал? Но стихотворение облетело все газеты и альманахи, стало хрестоматийным.
И тогда - пошла писать губерния! Потоком хлынули произведения - патриотические и псевдонародные. (Приговорочки, прибауточки, частушки, потешки - все, что только приходило в голову):
«Сидит ворон на дубу,
Зрит в подзорную трубу…»
Творчество Прокофьева быстро превратилось в самопародию. Почти в каждом его стихотворении один или несколько раз употреблялось слово «Россия». В маленькой книжке я насчитал его 87 раз. Злые языки утверждали, что за свежую рифму к «России» Александр Андреевич платит пять рублей.
Одновременно происходило стремительное продвижение по иерархической лестнице. Он был членом обкома, депутатом Верховного совета, лауреатом сталинской премии (кстати, за поэму «Россия»), секретарем Союза писателей СССР, первым секретарем Ленинградской писательской организации, членом ряда редколлегий. Да мало ли? Всего не перечислишь!
Прокофьев не стал интеллигентом, культуры в нем не прибавлялось ни на грош. Он оставался человеком из народа, превратившимся в генерала и раздувшимся от непомерной важности.
Он обожал лесть, любил пить на чужие деньги и однажды так поднабрался, что не смог попасть ключом в замочную скважину и проспал всю ночь, стоя, упершись лбом в косяк.
К чести его, он не был антисемитом. Обо мне он говорил:
Парню надо дать жить.
Но молодых душил беспощадно. Да и московских «новаторов» недолюбливал. Это у него есть стихи «Ох ты лесенка московская!», где он яростно выступает против введенной Маяковским разбивки строк.
Русофил, коммунист, консерватор, человек не совсем бездарный - он вполне подходил на роль великого.
Поэтому, когда его неожиданно «прокатили» на ленинградском перевыборном собрании, Москва очень рассердилась:
Вам он не нужен, а России нужен!
Александр Андреевич перенес свое поражение тяжело.
В коротком и выразительном рассказе И. Е. есть замечательный эпизод.
Вечером после перевыборов Прокофьев, пьяный, сидел в ресторане Дома писателей и плакал. Рядом стоял верный оруженосец Анатолий Чепуров и утешал его. И вдруг Прокофьев повернулся к утешителю и плюнул ему в лицо. Чепуров вынул носовой платок, бережно обтер Прокофьеву губы, а потом уже утерся сам.
Я сказал, что Александр Андреевич тяжело пережил свое поражение. Это не так: оно его просто убило.
Лиля видела Прокофьева незадолго до конца: смертельно обиженный голос, апоплексическое лицо, трясущиеся руки - не узнать!
Вскоре последовал инсульт, за ним второй - и поэта не стало.
Когда я думаю о нем, я испытываю чувство сожаления. Может быть, если бы не этот головокружительный официальный взлет, что-нибудь бы и вышло. Вышло же из Корнилова! Хотя таланты, конечно, неравные.
Прокофьев умер и место осталось вакантным.
Кого же выбрать великим?
На «могучую кучку» положиться нельзя.
Евтушенко пересаживается с одного стула на другой с такой стремительностью, что просто в глазах мелькает - то «Бабий яр», то «Моя идеология - райком», то телеграмма правительству по поводу Чехословакии, то верноподданническая поэма о БАМе.
Вознесенский? Ну, это, разумеется, валюта. Но советскому читателю трудно - «ему б чего-нибудь попроще бы».
А с третьей - Ахмадулиной - совсем скверно. Окончила Литературный институт, где (по выражению Бродского) соловьев превращают в попугаев, но осталась, к сожалению, соловьем: неподдающаяся. Да и дерзка, ох дерзка! В ЦК партии (подумать только, в ЦК партии!) в ответ на обвинения сказала:
Я поэт, а не крепостная девка!
Остановились на Дудине. Русский, член КПСС, воевал.
Чересчур часто уходит в пьяную отключку, зато характер партийный:
«Добродушный Миша Дудин,
Сто очков любому даст:
Миша Дудин, сын Иудин -
Поцелует и продаст».
А поэт какой? Да никакой! Крепкий профессионал. Стихи ни плохие, ни хорошие - длинные, скучные, патриотичные. Творческой индивидуальностью не обладает.
Вспоминается смешное.
Как-то к нам в комаровском Доме творчества заглянула Ирина Тарсанова, его жена.
Ой, ребята! Что у меня есть, ни за что не угадаете. После обеда забегу - почитаем.
Было время особенного увлечения самиздатом и она нас страшно заинтриговала. Какой сюрприз она припасла: свежую «Хронику текущих событий» или незнакомый рассказ Солженицына?
Мы пристали к ней и она все-таки раскололась:
Ну ладно, скажу. Миша написал утром два стихотворения, а я стянула - вот почитаем!
Теперь Дудина сажали на трон.
К шестидесятилетию устроили ему два юбилейных вечера - в большом зале Ленинградской филармонии и в Москве, в ЦДЛ.
Было много выступлений, говорили немало глупостей, и Кайсын Кулиев на всю страну назвал Михаила Александровича великим русским поэтом.
А потом Дудин читал стихи и в самом патетическом месте, тоже перед всей страной (ох уж это телевидение!), быстрым вороватым движением почесал зад.
Наверное, очень чесалось.
ПРЯМАЯ ДОРОГА В ЛАГЕРЬ –
Письма в будущее писали многие. Известно письмо потомкам Маяковского, написал им послание и поэт Роберт Рождественский.
У Рождественского люди тридцатого века только и должны делать, что думать о нас (нет, не о Великой Отечественной войне, тут еще было бы понятно!), а о нас нынешних () восхищаться нами, воздвигать нам памятники.
А Маяковский резанул напрямую:
«Уважаемые
товарищи потомки,
в сегодняшнем
окаменевшем говне…»
Я абсолютно уверен, что Маяковский не пережил бы 37-то года, с ним рассчитались бы даже за самые праведные его произведения - например, за вступление к поэме «Во весь голос».
Да напиши я и теперь о советской жизни «сегодняшнее окаменевшее говно», мне была бы прямая дорога в лагерь, независимо от остального содержания.
И потом, как это - «через головы поэтов и правительств»? Через головы вождей, что ли?
А другие стихи? Как отнестись к выражению «Карлы-марлы борода»?
Нет, тут сработала поэтическая интуиция: Маяковский застрелился вовремя, из чувства самосохранения.
ДАНИИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ ГРАНИН –
Я мог бы дать развернутый портрет Даниила Гранина, но уж очень не хочется. Ограничусь несколькими подробностями.
Писатель он, по-моему, плохой. А журналист способный. Мне нравится его книжка об Австралии «Месяц вверх но-
К сожалению, у него у самого два лика.
До Солженицынского дела Гранин считался эталоном порядочности. Наступил час суровой проверки. Все голосовали за исключение, а Даниил Александрович воздержался. Но на этом он и кончился. Достаточно было одного грозного звонка из Смольного, как в Москву полетела телеграмма: «Присоединяюсь к мнению большинства».
Решение присоединяться к большинству было принято раз и навсегда, и писатель, как колобок, покатился своей вымеренной и выверенной дорогой.
Неприятность с Солженицыным была, впрочем, не единственной. Когда-то в молодости он рассердил «хозяев» рассказом «Собственное мнение».
На правительственной встрече с писателями Молотов даже спросил:
Это тот Гранин, который имеет собственное мнение? Шутка была зловещей, но все обошлось.
Гранин, как умный человек, не подавал больше поводов для раздражения. Наоборот. В повести «Картина» он написал о злодействах прошлого:
«Не нами началось, да на нас оборвалось».
Такие свидетельства преданности не остаются незамеченными.
Начинающему литератору Сергею Д. Гранин советовал:
Нужно найти небольшой промежуток между подлостью и благородством, и работать в этом промежутке.
Моему приятелю Борису С, который вышел из заключения и не мог никуда устроиться, он предложил:
А вы обратитесь в КГБ. Там сейчас совсем другие люди - честные, образованные, доброжелательные. Они вам обязательно помогут.
Сам он не помогает никому.
Его родная сестра Ирина, моя детская знакомая, всю жизнь нищенствовала, билась, как «килечка об лед», растила сына, боготворила брата, а он и пальцем не пошевелил, чтобы как-то облегчить ее судьбу.
В доме его она - бедная родственница, присаживающаяся на край стула и готовая исчезнуть по первому знаку.
Однажды Ира пришла ко мне в воскресенье. У меня сидело несколько человек - новые знакомые.
На кухне Ира шепнула Лиле:
Знаешь, не говори им, что я сестра Дони, а то они будут стесняться.
Сидели, пили чай.
И вдруг один из гостей сказал:
Прочел в журнале новую повесть Гранина - такое говно!
Да он и сам говно, - поддержал сосед.
Ей-Богу, мы не были виноваты. Все получилось само собой.
Потом Ира со слезами спрашивала:
За что они его так?
В двенадцатом номере «Нового мира» за 1977 год напечатано потрясающее произведение Алеся Адамовича и Даниила Гранина «Главы из блокадной книги».
Писатели ходили по квартирам с магнитофоном и записывали рассказы людей, переживших блокаду. Они почти ничего не меняли: сортировали материал и строили композицию. Именно поэтому книга и получилась такой правдивой. Литературные связки носят чисто служебный характер и почти не запоминаются.
Но иногда (очень редко) встречаются и лжесвидетельства:
Страница 71: разгар голода, в каждой комнате мертвые или умирающие.
«Машину снарядом разнесло, хлеб лежит, собрали и никто себе не взял».
«Начался сильный обстрел. Я кое-как доползла до булочной. Кто лежит на полу, кто спрятался за прилавок. Но
никто ничего не тронул. Буханки хлеба были - и никто ничего».
Это неправда. Это было бы противоестественно, античеловечно. Подвиг ленинградцев настолько огромен, что его не нужно подкрашивать ложью.
Не нужно? Почему же?
«Все пропаганда, весь мир - пропаганда!»
Англичане бы съели, американцы бы съели, а вот советские люди отдали государству все до кусочка.
И еще одно поражает в этой книге. Свидетельствуют рабочие, интеллигенты, врачи, учителя, служащие Эрмитаж» - и все они русские. Как будто в блокадном городе совсем не было евреев.
Это, разумеется, не случайность. У сестры Даниила Александровича Иры в паспорте - еврейка. А у Даниила Германа, кроме фамилии, изменена и национальность. То ли он белорус, то ли кто другой - во всяком случае, не еврей.
Так в нашей стране удобнее.
В последние годы Гранин заматерел, стал маститым. Он всегда спокоен, немногословен, от него исходит какая-то недобрая сила.
Недавно он пышно справил свой шестидесятилетний юбилей.
По всему Союзу писателей шел нервный шепоток:
А его пригласил…
А меня не пригласил…
На этом вечере сильно подвыпивший Виктор Конецкий в присутствии 120-ти гостей произнес тост: «Все мы знаем, что Даниилу Александровичу не так уж много отпущено от Бога, и только своим великим трудом…»
Все сделали вид, что ничего не заметили, и Гранин тоже. Но я Конецкому не завидую.
Как-то летом, встретив писателя Н., Гранин рассказал ему, что вдова замечательного поэта Вагинова живет впроголодь. Единственный человек, который ее иногда поддерживает, - Николай Семенович Тихонов.
Гранин спросил:
Может быть, и вы, Г. С, примете участие в благородном деле?
Услышав это, мы с Лилей так и взвыли:
А какая картина Филонова висит у него в гостиной! Бесценная!
За сколько же он ее купил?
Н. помялся, с опаской покосился на стенку, за которой жили Рытхеу, и сказал шепотом:
Он не покупал, это подарок. Он получил его за то, что помог сестре Филонова устроиться в хороший инвалидный дом.
Помню, я сидел в коляске у ворот комаровского кладбища. Друзья, сопровождавшие меня, пошли поклониться Ахматовой, а я дожидался, положив руку на мохнатую голову Гека.
Это был первый ясный день после дождливой недели.
Лева, вам помочь?
Я поднял глаза: Гранин. Чего это он?
Да нет, спасибо, - ответил я, недоумевая. Он кивнул и отправился дальше.
И тут я заметил, что подушечка, которую мне подкладывают под бок, выскользнула, упала и лежит в грязи. Так вот он о чем!
Гек, подними, - сказал я.
И моя собака охотно мне помогла.
Физика
